Фазиль Давуд оглы Ирзабеков по национальности – азербайджанец, долгое время он преподавал русский язык в Бакинском университете. Более десяти лет назад вместе с семьей Фазиль Ирзабеков переехал в Россию и принял здесь Святое Крещение. Теперь этот замечательный человек возглавляет просветительский центр во имя святителя Луки Войно-Ясенецкого, пишет статьи и выступает с лекциями о величии и красоте русского языка, рассказывает русским людям о Православной вере. 12-13 декабря 2007 года Василий Ирзабеков выступал в Мирном с публичными лекциями.
— Что такое «любовь к русскому языку»?
-Редко кто из русских людей признается, что он не любит русский язык- для этого нужно быть по крайней мере отморозком.
В чем выражается любовь к языку? С годами понимаешь, что любить- это прежде всего беречь, по-русски это еще называется «жалеть». А мы жалеем русский язык, бережем его? Уже сейчас русский язык уходит, перестает быть русским. Посмотрите, как, спотыкаясь, разговаривают русские люди: у них изо рта выползают слова-инвалиды, калеки на костылях. Слов нет, уходит и культура речи.
Раньше русские люди хорошо говорили на родном языке, потому что они росли в храме, постоянно слышали Евангелие, Псалтирь. Разве есть в мире слог более возвышенный и красивый, чем слог Евангелия? Вся культура русского народа начиналась в стенах храма, и никакой другой культуры у нас нет. Все остальное называется «культурка».
-У вас не вызывает смущения, что ваша тема русского языка — неблагодарная?
— А вы думаете, что я ожидаю, будто после моей сегодняшней лекции в ГДО офицеры, собираясь уходить домой, будут разговаривать ямбами и хореями? (кстати господа-офицеры были для меня самой сложной аудиторией за все время) Ну а если серьезно, то тема эта актуальна во все времена. Другое дело, что еще несколько лет назад мне никто бы не позволил говорить о русском языке, как о Евангелии, как я это делаю сейчас.
Недавно я был в Сыктывкаре, и ко мне подошла женщина с упадническим настроением: «Василий Давидович, то плохо, это плохо…» Я ее слушал, слушал и уже стал намыливать петлю, а потом и говорю:
— У меня есть только два варианта. Первый: тоже сесть рядом с вами и обсуждать, как все на свете плохо. Я-то хороший, а вот мир плохой. И второй вариант: меня позвали в ваш город, а дома у меня жена, у меня болезни, миллион проблем. Но меня сюда позвали, я прилетел и за три дня прочитал 9 лекций. Еще куда-нибудь позовут — приеду. Я нашел для себя выход. В России около 140 миллионов человек. Наверняка, в каждом городе есть люди, любящие русский язык. Поэтому я езжу, пишу, выступаю. На что она мне ответила: «Вам не кажется, что это- донкихотство?»
— Но ведь в какой-то степени это так…
— Вам тоже так кажется? Мой любимый писатель Достоевский говорил о том, что Дон Кихот – самый симпатичный образ во всей мировой литературе. А ведь наивный человек- не глупый человек. Я другого выхода для себя лично не вижу. Кстати, для меня это еще и дело покаянное. Батюшка может оправдаться тем, что он – священник. Женщина, жена, спасется чадородием. А я, бедный «азер», чем буду оправдываться? Я понимаю, что это Господь бросил мне спасательный круг. И что я должен в свою очередь делать? Спастись, и греться на берегу, или, зная обо всех опасностях, снова садиться в лодку и спасать других? Это, по-вашему, наивность? Да если из каждой аудитории хотя бы у 10 процентов что-то русское шевельнулось, заболело (я намеренно провоцирую людей: «царапаюсь»), я буду вознагражден. Если есть боль — появится любовь. В Костроме один батюшка мне сказал: «Вы говорите очень важные вещи. Но то, что вы — азербайджанец, так говорите о русском языке, заставляет нас, русских, испытывать хорошее чувство стыда».
— Удивительно, ведь вы рассказываете русским людям, православным по определению, о вере.
-Все, что мне открылось — открылось в русском храме. Поэтому я всех туда зову. Каждое мое выступление – это призыв русским людям: пойти в храм. Важно прийти, там Господь все откроет. Моя задача — на метр пододвинуть людей к храму.
-Зато у вас, человека, изучавшего в институте церковно-славянский язык, наверно не возникло с ним проблем после прихода в Церковь?
Нет. Все произошло с точностью до наоборот. Стыдно признаться, но надо быть честным. Когда батюшка сказал, что нужно жить церковной жизнью, для меня начались настоящие мучения. Меня пугали службы, я не мог на них стоять, просто изнывал от этой «тягомотины». Простите, я честно о себе говорю. Ну зачем сто раз повторять одно и то же. Сказали один раз- и хватит. Я, учивший церковно-славянский в институте, ничего не понимал, злился на себя. А еще безумно болели ноги. За два года до крещения я стал инвалидом, у меня были порваны связки на коленях. Я ходил с палочкой и мне в метро уступали место. Колени опухали: какое там — стоять? Умирал, хотел присесть. Удерживало то, что в храме стояли пожилые женщины. И мне, человеку восточному, стыдно было сидеть в их присутствии. Спасло меня вот что. Бывают такие моменты, когда кажется, что священник в храме говорит только для тебя. В одной из проповедей мой духовник сказал, что не надо стесняться искать свое место в храме, где тебе хорошо молиться (только не заниматься вечными поисками). И еще была фраза о том, что это место в храме будет мистически соответствовать тому месту, которое может быть у человека в Царствии Небесном. И вот я вспомнил, что очень люблю петь. Очень. Тихонько встал у клироса и стал вместе с ними петь (естественно, тоже очень тихо). Пропел всю службу. Даже не заметил, как быстро она прошла. Оказывается, все мои беды были оттого, что я в храме до этого не молился, а просто стоял. Теперь я всегда стою вместе с клиросом и молюсь. Сразу стал понимать службу. Оказывается, нужно не через ум все пропускать, а через сердце.
Беседовала Анна Эмке
У В И Д Е Т Ь Х Р И С Т А
Как-то в храме, где трудился, подошла ко мне одна прихожанка с необычной просьбой. Я знал Анну Марковну не один год. Человек добрейшей души, она крестилась уже в очень зрелом возрасте. Профессиональный бухгалтер, уже выйдя на пенсию, совершенно безвозмездно, помогала приходу по финансовой части: составляла отчеты, а потом простаивала с ними многочасовые очереди в различных фондах. Была, что называется, своя. Вот уже год, как она, трогательно простившись с нами, эмигрировала, выехав на постоянное место жительства к дочери, в Соединенные Штаты.
Тогдашняя же ее просьба заключалась в том, что она просила меня поговорить с ее мужем, дабы убедить его поверить во Христа. Пояснила, что в свое время он покрестился по ее настоянию, но так и не стал ходить на службы, жить по-иному. Почему же он тогда крестился, недоумевал я. Оказалось, сделал это для нее, чтобы ей было приятно.
Мне так не хотелось огорчать ее, но почему она решила обратиться с этой, согласитесь, весьма необычайной просьбой именно ко мне. Куда правильнее было бы искать помощи у какого-то из наших священников. Выяснилось, что на нее произвело впечатление то обстоятельство, что я, будучи по рождению азербайджанцем, в возрасте сорока двух лет крестился в православную веру. А потому и способен, по мнению этой доброй женщины, найти те самые заветные слова, которые помогут ее мужу, наконец-то, уверовать во Христа. Знаете, сокрушалась моя собеседница, иной раз он позволяет себе такие выражения, такую хулу на Бога, что мне даже повторить их страшно. А, главное, требует, – докажи мне, что Христос есть. Как я могу поверить в Того, Кого не видел. Почти евангельская история.
Ну, чем мог помочь ему я, которого никто никогда не «агитировал» за Христа. Более того, вся моя прежняя жизнь была, как мне кажется, лишь свидетельством того, что
э т о г о со мной не должно было случиться н и к о г д а. А вот, надо же…
Я знал ее мужа, изредка он все же появлялся с женою в храме, как-то раз мы даже были вместе в паломнической поездке. Помню, как она с неизменной трогательной заботливостью пеклась о нем, крупном мужчине, не умеющем даже передвигаться самостоятельно. Болезнь его началась давно, и все эти годы Анна Марковна с воистину христианским смирением возилась с ним, как с малым дитем, безропотно снося его тяжелый нрав и грубости. На что, наверняка, не согласилась бы ни одна сиделка, ни за какие деньги. И не было в этом никогда ни позы, ни жалоб, а только извиняющаяся улыбка, какая возникает порой на устах у матерей капризных чад.
Как удивительно случается порой с людьми, подумалось мне тогда. Христос, в которого этот человек отказывается верить именно по той причине, что никогда не видел Его, тем не менее, ежедневно и ежечасно, чуть не ежеминутно пребывает с ним, несчастным: кормит его, одевает, обувает, обмывает и обстирывает, потакает капризам и терпеливо сносит обиды и оскорбления, носится с ним… а он упорно не видит Его.
…Дописываю, а Керчик, наш волнистый попугайчик, вдруг ни с того, ни с сего опять зашелся в тревожном щебете, затрепыхался в клетке. А знаете, почему? Я тоже поначалу недоумевал, а позже выяснилось. Сидим, бывало, всей семьей на кухне, чаевничаем. Привычно журчит репродуктор, который, похоже, никто внимательно и не слушает, или смотрим какой-нибудь фильм. И вдруг – пичуга наша как зайдется, как разволнуется! Оказывается, где-то за кадром, в который мы уставились, и который один нас и волнует – на звуковой дорожке, для правдоподобия, записано щебетанье птиц, порой чуть слышное. Но это — для нас! Керчик же слышит только это! Из огромного потока звуков, обрушивающихся на эту крохотную изумрудную головку, слух его чутко различает и выхватывает только с в о и х. И тогда радость его, его волнение так трогательны, так неподдельны.
Христос во всем, что окружает нас. Он ведь — наш, и мы – Его. Он разлит в самом воздухе, которым мы дышим, привычно не замечая самого дыхания нашего. Его поразительная любовь сквозит в ангельской терпеливости моей доброй жены, неумении гневаться – не в пример мне – моей младшей дочери, в солнечном лучике, который упорно пробивается сейчас ко мне в окно сквозь угрюмую тучку, в неподдающейся никакому описанию радостной улыбке соседнего малыша. А я, слепой и глухой, так часто не вижу Его, и не слышу, а все ворчу, все горюю, все унываю.
Господи, помилуй.
Ирзабеков Фазиль Давуд оглы, в Святом Крещении Василий
Русский